Проповедник - Страница 114

114

Эрика разговаривала с Патриком, как с ребенком: спокойно, терпеливо, но старалась, чтобы это не звучало снисходительно. Она лишь хотела, чтобы ее слова до него полностью доходили, и, казалось, это подействовало, потому что Патрик успокоился, и Эрика почувствовала, как напряжение начинает его оставлять.

— Да, ты, наверное, права, — вынужден был признать Патрик. — Мы делали, что могли, но, кажется, все безнадежно. Время уходит очень быстро, я сижу дома и говорю с тобой, а может быть, в эту самую секунду Ени умирает.

В голосе Патрика все сильнее звучали панические нотки, и Эрика сжала его плечи.

— Ш-ш-ш, ты не должен так думать, — сказала Эрика немного жестче. — Ты не можешь позволить себе потерять голову. Если ты хочешь помочь Ени и ее родителям, то голова у тебя должна быть холодной и продолжать работать.

Патрик никак не реагировал, но Эрика видела, что он слушает.

— Ее родители звонили мне сегодня три раза, а вчера четыре. Как ты думаешь, может быть, они потеряли надежду и сдались? Наверное, они отчаялись.

— Нет, я так не думаю, — сказала Эрика. — Я считаю, что они верят в вас и в то, что вы сделаете свою работу. Сейчас ты тоже должен заняться делом, набраться сил перед новым днем. Вы ничего не добьетесь, если доведете себя до истощения.

Патрик слабо улыбнулся, потому что практически Эрика повторила его собственные слова, которые он сказал Ёсте. Патрику иногда казалось, что Эрика знает, о чем он думает. Он послушно поступил так, как она сказала. Хотя еда казалась ему безвкусной, Патрик съел все, что появилось перед ним на столе, и потом заснул беспокойным, неровным сном. Ему виделись кошмары: светловолосая молодая девушка все время убегала от него. Иногда она оказывалась совсем близко, казалось, вот-вот он ее схватит, но как только он протягивал руку, она смеялась каким-то неприятным смехом и исчезала. Патрик проснулся от звонка будильника, разбитый и мокрый от пота.

Эрика большую часть ночи не спала, она лежала и раздумывала об Анне. Накануне она решила для себя окончательно и бесповоротно, что ни за что не сделает первого шага к примирению с Анной. Но после своих ночных дум она не менее решительно была настроена позвонить сестре, как только рассветет. Что-то случилось, Эрика это чувствовала.

Запах больницы ее пугал. Ей виделось что-то безвозвратное и окончательное в стерильных дверях, мягко окрашенных, почти бесцветных стенах и безликих печальных картинах. Ночью она не сомкнула глаз ни на минуту, и все сейчас вокруг двигалось словно при замедленной съемке. Едва слышное шуршание больничной формы персонала казалось очень громким и больно отдавалось в ушах Сольвейг. Она сидела и ждала, что мир вокруг нее рассыплется и небо упадет ей на голову. Жизнь Йохана висела на очень тонкой ниточке — это очень серьезно сказал где-то ближе к рассвету врач, и Сольвейг приготовилась к самому худшему. А что еще она могла сделать? Вся ее жизнь утекала меж пальцев, как мелкий песок, который потом без следа уносило куда-то, как порывом ветра. Все, что она пыталась сохранить, все исчезло: Йоханнес, жизнь в Вестергордене, будущее сыновей, — все вылиняло и растворилось, у нее осталось только прошлое, и она ушла внутрь себя, в свой внутренний мир.

А теперь она оказалась вырванной оттуда. Ее окружала действительность: запахи, звуки, — она ее видела. Действительность ощущалась и в том, что она все время думала, как врачи сейчас ковыряются в теле Йохана, и не могла выкинуть это из головы.

Она давно порвала с Богом, но сейчас горячо молилась про себя. Сольвейг вспомнила слова всех молитв из своего детства, давала обещания, которые не могла выполнить, но надеялась, что в Божьей воле дать Йохану маленький-маленький шанс, который позволит ему остаться на этом свете. Рядом с ней сидел Роберт с совершенно потрясенным выражением лица, которое не сходило с него весь вечер и всю ночь. Может быть, ей и хотелось прижать его к себе, обнять, успокоить — быть матерью, но все шансы уже упущены за многие прошедшие годы. И они сидели рядом как чужие, их объединяла только любовь к тому, кто лежал сейчас в операционной. Они молчали, и оба сейчас очень ясно понимали, что он лучший из них.

В конце коридора появилась знакомая фигура, она двигалась настороженно. Вдоль стенки тихонько пробиралась Линда, неуверенная в том, как ее встретят. Но все желание ссориться полностью у них исчезло, как только сына и брата постигла беда. Линда присела рядом с Робертом, немножко подождала и спросила:

— Как он там, как у него дела? Я слышала от папы после того, как ты ему позвонила утром и рассказала.

— Да, я подумала, что Габриэлю надо знать, — сказала Сольвейг, по-прежнему глядя вдаль перед собой невидящими глазами. — Что ни говори, родная кровь. Я подумала, он должен знать.

Казалось, Сольвейг где-то очень далеко, и Линда молча кивнула. Сольвейг продолжала:

— Его все еще оперируют, мы больше ничего не знаем. Нам только сказали, что он может умереть.

— Но кто? — спросила Линда, которая твердо решила не позволить тете опять уйти в молчание, прежде чем она услышит ответ на этот вопрос.

— Мы не знаем, — сказал Роберт. — Но кто бы это ни был, этой сволочи придется заплатить.

Он крепко ударил рукой по подлокотнику и на какое-то время вышел из своего шока. Сольвейг ничего не сказала.

— А тебя-то сюда за каким чертом принесло? — спросил Роберт. Казалось, до него только сейчас дошло, что кузина, с которой они никогда напрямую не общались, пришла в больницу.

— Я… мы… я, — запинаясь, забормотала Линда, пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить, какое отношение она имеет к Йохану. Ее удивило, что Роберт ничего не знал. Конечно, Йохан говорил ей прежде, что ничего не рассказывал брату об их связи, но ей все же казалось, что это неправда. Но то, что Йохан хотел сохранить в тайне их отношения, доказывало, насколько серьезно он, должно быть, к ним относился. Ей внезапно стало стыдно. — Мы… как бы немного общались, я и Йохан, — сказала Линда, очень внимательно рассматривая свои красиво наманикюренные ногти.

114