После ухода полицейского Альберт опять сел на веранде. Он закрыл глаза и вдохнул сладкий цветочный запах, потом задремал и увидел во сне длинный светлый тоннель и в его конце — две тени: там стояли Мона и Линнеа, они ждали Альберта и махали ему рукой, он ясно их видел.
Дверь в его кабинет внезапно распахнулась. Сольвейг ворвалась внутрь, следом за ней бежала Лаине, беспомощно разводя руками.
— Сволочь, хрен ты облезлый!
Он поморщился: во-первых, он всегда считал совершенно непозволительным внешнее проявление чувств, тем более столь сильное, в его присутствии, и во-вторых, подобные выражения он также считал абсолютно недопустимыми.
— Что случилось? Сольвейг, по-моему, тебе надо успокоиться и перестать разговаривать со мной подобным образом.
Он с запозданием увидел, что его естественная попытка урезонить Сольвейг распалила ее еще больше. Она, похоже, изготовилась вцепиться ему в горло, поэтому он на всякий случай ретировался за письменный стол.
— Успокоиться? Ты говоришь, что я должна успокоиться? Ты, ханжа гребаный, стручок тухлый!
Он видел, что ей доставляет кучу удовольствия наблюдать, как он вздрагивает от каждого ругательства, а Лаине за спиной Сольвейг становилась все бледнее и бледнее. Сольвейг перестала орать и почти прошипела злобным и издевательским голосом:
— В чем дело, Габриэль? Что тебе так не нравится? Ты же тащился, когда я шептала тебе на ушко похабщину, тебя это возбуждало. Что, Габриэль, разве не помнишь?
Произнося это, она приближалась к письменному столу.
— И незачем ворошить старый мусор. У тебя ко мне есть какое-нибудь дело или ты просто напилась и бесишься, как обычно?
— Дело, ты говоришь? Ну да, у меня полно дел, и на тебя хватит. Я была внизу во Фьельбаке, и знаешь что: они нашли Мону и Сив.
Габриэль вздрогнул, и на его лице ясно обозначилось изумление.
— Они нашли девушек? А где?
Сольвейг склонилась над столом, опершись руками, так что ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от Габриэля:
— На Кунгсклюфтане, вместе с одной убитой молодой немкой. Они думают, это сделал один и тот же убийца. Так что стыдись, Габриэль Хульт, стыдись того, что ты указал на своего брата, на свою родную кровь. Не было ни одного хоть какого-нибудь доказательства против него, а ты его сделал в глазах людей виноватым, и все на него пальцем показывали, и все у него за спиной шептались, — вот что его доконало. Но ты, видно, на это и рассчитывал, ты ведь знал, что так и будет? Знал, что он слабый и ранимый. Он не мог пережить позора и поэтому повесился, а я совсем не удивляюсь — именно этого ты и добивался своим звонком в полицию. Ты не мог смириться с тем, что Эфроим любил его больше.
Во время своего монолога Сольвейг тыкала Габриэлю в грудь пальцем так сильно, что при каждом тычке его отшатывало назад.
Он оказался прижатым спиной к окну, и дальше ему деваться было некуда. Габриэль принялся глазами подавать сигналы Лаине, чтобы она как-то попыталась вызволить его из этой неприятной ситуации, но она, как обычно, стояла там и моргала, беспомощно опустив руки.
— Моего Йоханнеса всегда любили больше, чем тебя, и ты этого, конечно, пережить не мог, ведь правда? — Сольвейг не стала дожидаться какой-нибудь реакции на свое утверждение, замаскированное под вопрос, и продолжала монолог: — Даже когда Эфроим лишил его наследства, он все равно продолжал любить Йоханнеса больше. Ты получил усадьбу и деньги, а вот любовь отца тебе не досталась, хотя ты и пахал в усадьбе, пока Йоханнес наслаждался жизнью. А потом, когда он увел твою невесту, тебя это доконало, ведь правда? Тогда ты и возненавидел брата, Габриэль? Это стало причиной твоей ненависти? Конечно, ты счел себя оскорбленным, но это не давало тебе никакого права на то, что ты сделал. Ты погубил жизнь Йоханнеса, и мою, и наших детей — разом. Ты что, думаешь, я не знаю, чем мои парни занимаются? И это тоже на твоей совести, Габриэль Хульт. Наконец люди узнают, что Йоханнес не делал того, в чем его обвинили, о чем шептались все эти годы; наконец и я, и мальчики снова сможем ходить с поднятой головой.
Ярость Сольвейг мало-помалу утихла, и ей на смену пришли слезы. Габриэль не знал, что было хуже. В какой-то момент вспышки ее гнева он увидел прежнюю Сольвейг — королеву красоты, которую любил, которую назвал своей невестой, а потом пришел брат и взял ее, как привык брать все, что хотел. Бешенство Сольвейг прошло, и она буквально на глазах сдулась, как проколотый воздушный шар. По ее лицу текли слезы, и она опять стала просто жирной неухоженной неряхой, проводящей дни, упиваясь жалостью к себе.
— Гореть тебе в аду, Габриэль Хульт, вместе с твоим отцом.
Сольвейг прошептала эти слова и потом исчезла так же быстро, как и появилась. Габриэль и Лаине застыли на месте. Он чувствовал себя так, будто у него в ногах взорвалась граната. Он тяжело плюхнулся на стул, и они с женой молча обменялись понимающим взглядом. Им обоим было ясно, что старые скелеты теперь вытащены на свет.
Мартин работал тщательно и усердно: он старался добыть сведения о Тане Шмидт — судя по паспорту, она носила именно такую фамилию. На их счастье, все вещи Тани сохранились у Лизе, и Мартин их внимательно осмотрел. В самом низу на дне рюкзака лежал паспорт, он выглядел совсем новым: там стояло всего несколько штампов. По ним можно было проследить ее путь из Германии в Швецию. Либо она никогда не выезжала из Германии прежде, либо по какой-то причине Таня получила новый паспорт.
Фотография в документе оказалась на удивление приличная, и Мартин рассудил, что девушка была довольно миленькая, но обыкновенная. Карие глаза, каштановые волосы чуть ниже плеч, 165 сантиметров роста, нормального телосложения. Что касается остального, ничего интересного в рюкзаке больше не обнаружилось: белье, несколько потрепанных книг в бумажных обложках, туалетные принадлежности, конфетные обертки — по сути, никаких личных вещей. Мартину это показалось странным. Ни фотографии семьи, ни снимка ее парня, ни записной книжки, хотя они нашли сумку возле ее тела. Лизе подтвердила, что у Тани была красная сумка, — может быть, все это она носила с собой. Во всяком случае, сейчас ничего похожего в вещах Тани он не нашел. А может, ее ограбили или все забрал убийца в качестве сувенира? Мартин видел на канале «Дискавери» программу о серийных убийцах, где рассказывали, что они часто хранят вещи своих жертв: для убийцы это становится частью ритуала.