Проповедник - Страница 111

111

Лаине, казалось, по-прежнему пребывала в давних временах, но вдруг вздрогнула и вернулась в настоящее. Ёста поднялся и пошел к кофеварке принять еще дозу кофеина. Он приподнял колбу и вопросительно посмотрел на Патрика. Тот кивнул. Ёста вернулся на свое место, неторопливо устроился и спросил:

— И что, действительно никто ничего не подозревал и никто ничего не знал и даже ни о чем не догадывался?

В глазах Лаине появилось очень недоброе выражение.

— Да нет, Йоханнес зачем-то рассказал Сольвейг про Якоба — в минуту слабости или сознательно, я не знаю. Пока Йоханнес был жив, Сольвейг сидела тихо и помалкивала в тряпочку. А после его смерти она повадилась клянчить у меня деньги, а потом обнаглела и просто требовала, чтобы я ей постоянно платила.

— То есть она вымогала у тебя деньги? — сказал Ёста.

Лаине кивнула.

— Да, я этой паскуде платила двадцать четыре года.

— А как ты так умудрялась, что Габриэль ничего не замечал? Как я понимаю, суммы, наверное, были нешуточные.

Лаине опять кивнула.

— Да, нелегко приходилось. Но хотя Габриэль очень аккуратен и у него все подсчитано до копеечки, он всегда относился ко мне по-доброму, и я легко получала деньги на еду, одежду, расходы по дому; на шпильки, что называется, он тоже не жмотился. Чтобы заплатить Сольвейг, мне приходилось экономить каждую копеечку, и я отдавала этой свинье почти все деньги, которые получала от Габриэля.

Лаине проговорила это с горечью, но и Патрик, и Ёста поняли, что она хотела сказать что-то намного более жесткое.

— Но сейчас я думаю, что у меня нет выбора, я должна все рассказать Габриэлю. Может быть, оно и к лучшему: так я, по крайней мере, решу проблему с Сольвейг. Представляете себе ее рожу, когда это произойдет.

Она улыбнулась, но тут же вновь посерьезнела и посмотрела Патрику в глаза.

— И самое лучшее во всем этом — если здесь может быть что-то хорошее, скажу вам совершенно искренне, — то, что меня, наверное, не очень пугает реакция Габриэля. Важнее избавиться от того, что преследовало меня двадцать четыре года. Для меня имеют значение только Якоб и Линда, и никто и ничто не важно для меня даже после того, как Якоб оказался полностью оправдан. — Она секунду помолчала. — Насколько я понимаю, дело обстоит именно так? Он невиновен? — спросила Лаине и посмотрела на них обоих.

— Да, фактически получается, что так.

— Ну а тогда зачем вы его продолжаете держать? Я могу пойти к сыну и забрать его с собой?

— Конечно можешь, — сказал Патрик спокойно. — Но мы бы хотели попросить тебя об одной вещи, вернее, услуге. Якоб что-то знает, но молчит, и ради его собственного блага очень важно, чтобы он поговорил с нами и все рассказал. Вот если бы ты с ним поговорила прямо сейчас и попробовала его убедить, что не стоит ему ничего скрывать…

Лаине хмыкнула.

— Вообще-то я его вполне понимаю: с какой, собственно, радости он должен вам помогать, после того как вы так поступили с ним и со всей нашей семьей?

— Потому что чем скорее мы это узнаем, тем скорее оставим вас в покое и вы дальше будете жить-поживать вашей обычной жизнью.

Патрику было довольно сложно казаться убедительным, потому что он не мог, да и не собирался рассказывать сейчас Лаине о том, что хотя анализы и указали на невиновность Якоба, они все же определенно показывали, что преступник — кто-то из Хультов. Эту козырную карту Патрик не собирался выкладывать на стол раньше времени. Он надеялся, что Лаине все же серьезно воспримет то, что он сказал, и поможет. Молчание длилось недолго, Лаине согласилась и кивнула:

— Хорошо, я сделаю все, что смогу, хотя вообще-то не очень уверена, что это правильно. Почему именно Якоб, как он может знать больше, чем мы все?

— Рано или поздно, я уверен, это выяснится, — суховато заметил Патрик.

— Ну что, тогда, наверное, пойдем?

Лаине поднялась и нерешительно, медленно, неуверенно пошла к комнате для допросов. Ёста повернулся к Патрику, он недоуменно хмурился.

— А почему ты ей ничего не сказал об убийстве Йоханнеса?

Патрик пожал плечами.

— Честно говоря, сам не знаю. Но у меня такое ощущение, что чем больше мы разворошим этих двоих, тем лучше. Якоб, конечно, тут же ей все это расскажет, и это выведет ее из равновесия окончательно. В любом случае разговор у них состоится непростой, вдруг что-нибудь да откроется.

— Ты что, считаешь, что Лаине еще что-нибудь скрывает? — спросил Ёста.

— Еще раз могу тебе повторить: сам не знаю, — сказал Патрик. — Но ты же ее видел: вспомни, какое у нее стало лицо, когда мы сказали, что Якоб вычеркнут из списка подозреваемых. Она удивилась.

— Черт его знает, может, ты и прав, — сказал Ёста и усталым жестом провел ладонью по лицу. — День какой-то сегодня бесконечный.

— Мы подождем, пока они там побалакают друг с другом, потом помчимся домой, перекусим и рухнем в койку. Не знаю, как ты, но я уже, по-моему, на человека не похож. А кому мы с тобой такие нужны? — сказал Патрик.

Они сели и стали ждать.

Сольвейг показалось, что она что-то услышала. Нет, не здесь, в доме, а снаружи. А потом все вроде опять стало тихо. Она пожала плечами и снова сосредоточилась на одном из своих альбомов. После перипетий и потрясений последних дней она с особенным удовольствием перебирала фотографии — сидя на своем обычном месте, занимаясь своим привычным делом и погрузившись в свою реальность, которая никогда и никуда не исчезнет, разве что, может быть, станет немножечко выцветшей, или пожелтеет с годами, или обтреплется по краям.

111